НЕНЯНГ Л.П.

Нгэлирей

(отрывок из повести «Звон оленьих рогов»)

Отбросив тяжёлую меховую полость, которая тут же, скользнув за его спиной, закрыла выход из чума, Ламдо шагнул и... зажмурился. Сияло солнце. Сверкали снега. Но, опустив голову, а затем снова открыв глаза мальчик не увидел уже ни снегов, ни солнца: густой лес рогов покачивался перед ним, похожий на тальники, затопленные вешними водами и чуткие даже к самым тихим ветрам.

Рога, покачиваясь, задевая друг друга, звучали. И сквозь этот звук не похожий ни на какой иной, прорывался еще более трепетный, ясный словно поднимавшийся в самой мальчишеской душе перестук олень копыт.

Олени, олени, олени. Они заполняли все пространство вокруг. Их живая масса всколыхивалась, медленно двигалась, жила. И мальчик, сам того не замечая, раскинув руки, поводя ими сверху вниз медленно и плавно, как бы слился с этим движением неторопливым и нечётким, как жизнь неохватного глазом потока, он жил этим движением, был частицей его. И ecли бы мать увидела в эту минуту завороженно медленные взмахи его рук и широко открытые, неподвижные, как бы стремящиеся вобрать в себя весь этот мир глаза, она улыбнулась бы и не то спросила, не то сама сказала:

- Нгэлирей...

Это значит - мальчик в восторге, он удивлён, заворожен. Наверное, всё здесь, в этом слове, есть. И вместе с тем в нём не только это. Открывает мир? Стремится охватить увиденное и навсегда оставить в душе? Да, да. И об этом, об этом - нгэлирей. Тех, кто не знал ненецкого языка, слово это удивляло и по-своему завораживало:

Что это? Название деревни? Или ансамбля? Наверное, гора...

Какая-нибудь высокая гора... Нгэлирей.

-Глагол это. В третьем лице...

-А существительного такого нет?

- Есть. Нгэлир.

-Нет, все-таки «нгэлирей» красивее звучит. Как это понимать?

- Ну, увидел человек что-то такое... и удивился.

Восхищён - нгэлирей. Узнал что-то необыкновенное, задумался. В большом восторге. Заворожен. Рад. Ошалел. Значит - нгэлирей. Весь мир хотят схватить его глаза. Надолго хочет сохранить услышанное его ум. Нгэлирей - значит вся душа человека.

-Сочиняешь.

-Да нет. Это мой народ сочинил.

- Удивительно. Я всегда думал, это ты сам по себе задумчивый. Скажешь слово и молчишь. Опять скажешь в самую точку - и рот на замок. А выходит, народ немногословный. Нгэлирей, а видишь, как много в одном слове.

Нгэлирей... Олени. Олени. Олени. Их волнующее, заполнившее, казалось, всю тундру стадо, серо колышется, как колышется перед глазами серо-свинцовая хлябь Енисея, полускрытого хмурым непогодным сумраком. Только вместо тяжкого гула, с которым накатываются волны на берег, слышится звон тонкой кости - рога задевают рога. И звон этот вечен, как вечен простор нескончаемой тундры. И сквозь этот звон, воздушно-трепетный, прорывается звук ещё более высокий, похожий на сердечное биение, на ток крови, идущей легкими толчками по жилам, — постук оленьих копыт.

Олени. Олени... Свист полоза по морозно-крупитчатому снегу и миг, когда уже и свист исчез, и само скольжение настолько бестелесно, что кажется, между полозьями и заснеженной землёй - воздушная речка. И хлещется эта речка морозом, колким, льдисто-острым, в щёки, в малицу, туго обжимает тело, ищет в меховых одеждах хотя бы маленькую щёлку, чтобы разбойным комаром припасть, ожечь. И песня... Нгэлирей...